— Да что Вы мне голову морочите, — не выдержал Чернов. — Или начинайте рассказывать или идите обратно в камеру. Что за манера философствовать на пустом месте. Ответьте мне только на один вопрос, хотя у меня, их несколько. Откуда у Вас этот клинок и почему он светится в темноте? Что это за вещь? Откуда она у вас? Для чего он предназначен?
— Вот видите? — после минутной паузы прошептал Забродин. — Ответом на один вопрос здесь не обойдешься. Даже сейчас я насчитал их у вас три. Это долгая история, молодой человек. История моей жизни. Готовы ли вы ее выслушать? Готовы ли вы ее, самое главное, понять? Хотя что-то действительно в вас есть. Это же не клинок. Это ключ. И он вас сам выбрал. Ведь не даром же он оживает в ваших руках. Со мной такого не происходило.
— Ключ? — напрягся Чернов. — Ключ от чего? К чему?
— Видите ли, — продолжил Забродин. — Я старый больной человек. Может быть, меня действительно необходимо отправить в сумасшедший дом. Может быть, я не все помню. В голове, какая то обрывочная информация. Какие-то секундные картинки. Зарисовки. Единственное, что знаю абсолютно точно это то, что мне необходимо ее убить.
— Кого убить? За что?
— Я не могу вам ничего рассказать, — после минутной паузы начал было Забродин. — Я пытаюсь, пытаюсь все вспомнить и… не могу.
Чернов нахмурил от досады лоб, налил старику стакан воды и поставил его на противоположную сторону стола. Потом встал и нетерпеливо стал ходить по кабинету, злясь на себя за то, что выслушивает этот бред и на старика, который этот бред несет.
— Погодите, погодите, — вдруг встрепенулся задержанный. — Дайте скажу что помню. Скоро и это забуду. Тиамат. Женщина в цирке-шапито. Она людей гипнотизирует. А потом отбирает. Кто поддается гипнозу — того забирает, кто нет — уходит, — и старик поднял руку в останавливающем жесте. Стойте, стойте. Всему виной она. Это она вводит людей в транс. Она вечная. Живет уже тысячу лет. Недаром ее Тиамат прозвали. Думаете, я брежу? Возможно. Можете, конечно, мне не верить, но я очень вам рекомендую сходить ко мне на квартиру. Там все поймете. А теперь простите старика. Пойду, если разрешите, прилягу на нары. До чего дожил… Ночевать в каталажке… Как самый последний бомж… — и старик, прикрыв глаза, снова откинулся на спинку стула.
Тишину дежурки разорвал телефонный звонок. Звонок был частым, надрывистым и не сулящим ничего хорошего. Чернов поднял трубку и сквозь треньканье, бульканье, сипение и скрежетание с трудом разобрал, что это звонит из Твери Яков.
— Я это! Я! Яш, плохо слышно! Ты чего ночью? Случилось что? — проорал Чернов в трубку, пугаясь разных страшных мыслей, шквалом накативших на него.
— Да нет! Ничего страшного, — просипел Яшка. — Дежурю просто. Позвонил тебе домой. Тебя нет. Думаю вдруг на работе? И точно. Я тебе одну интересную штуку хотел рассказать. Ты меня слышишь?
— Слышу, слышу! Какую интересную штуку в пять часов утра? Напугал, аж сердце сжалось.
— Помнишь немчика того из Воронков? Ну, того, беспамятного? Помнишь?
— Да помню я твоего немецкого склеротика! Не тяни. Выяснили что-нибудь что ли?
— Выяснили. Такие удивительные вещи выяснили, ты не поверишь. Та женщина, библиотекарша из Воронков, права оказалась. Наш этот немчик! Наш! Ты меня слышишь?
— Да слышу, слышу! А как он в Воронках то оказался?
— Вот в этом то все и дело. Оказывается он из русских немцев. Его родители жили здесь, у нас и выехали на историческую родину в восьмидесятых годах. Его увезли отсюда совсем ребенком. Он ушел из дома год назад, перешел две границы и при всем при этом без денег и документов. Николай Николаевич, ну полковник, сосед мой, да ты помнишь, сделал запрос в Интерпол, те и установили его личность. Родители парнишки чуть с ума не сошли. Ну и что ты об этом думаешь?
— Склеротики… — подал вдруг голос Забродин, не открывая глаз. — Это милый мой не склеротики. Это Тиамат их память сжирает, а что осталось, выплевывает за ненадобностью. Ей не тела нужны — души!
— Яш! — окликнул приятеля Чернов и задал вопрос, вертевшийся на языке в течение всего Яшкиного рассказа и спровоцированного репликой старика. — Яш! А ты не помнишь, у вас месяца три назад цирк-шапито не останавливался?
— Было такое, — ответил, недолго подумав Яков. — Неделю, наверное, у нас торчали. Я сам туда ходил. Представление просто феерическое. Женщина у них там одна есть, змею изображает, так с ума сойти можно. Такая в ней животная сексуальность. Мужиков словно магнитом притягивает. Многие на ней повелись. Некоторые даже ко мне попали, с навязчивой идеей, что занимаются сексом со змеей. А тебе это зачем?
— А-а-а, потом скажу! Спасибо за информацию. Давай прощаться, а то у меня работы много.
Положив трубку, Чернов снова заходил по кабинету, резко ударяя ребром одной ладони о другую.
Старик продолжал сидеть с закрытыми глазами, оплывя на стуле, и видимо уснув. Чернов смотрел на задремавшего пенсионера и пытался уговорить себя, что все это не правда. Глупый сон, который утром бесследно исчезнет. Но старик сидел перед ним и клинок, мерцающий в предрассветных сумерках, продолжал лежать на столе.
Смена подходила к концу. Наступило утро, и тяжелые синие тени ушли вместе с ночью. Наступил новый день, принесший еще больше вопросов, чем было вчера. — Вопросы надо было решать. Оставлять на завтра нельзя. Вопросы имели тенденцию накапливаться, превращаясь в снежный ком, который словно лавина, мог скатиться с горы и погрести тебя и окружающих, под своей тяжестью, — думал Чернов, собираясь уходить с работы. — Дело старика нельзя оставлять в подвешенном состоянии. Что-то здесь не так. Как-то беспокойно и тревожно. Все события переплелись как травинки в дерне и удалить хоть малую ниточку, без боязни, что не поранишь ее, не было никакой возможности.
Загремели тяжелые ботинки, послышались разговоры и громкий смех. Это стала подтягиваться на службу утренняя смена. Чернов открыл сейф, положил пакет с имуществом старика в свою сумку, убрал во внутренний карман кителя клинок, сложил листы протокола и пихнул их в карман брюк.
— Георгий Иванович, просыпайтесь! — потряс он старика за плечо. — Я вас отпускаю. Давайте домой провожу.
Забродин потряс головой, выбираясь из тяжелого сна, и поднялся. Передав смену, Чернов вместе с Забродиным вышел на улицу, которая встретила их новым днем.
Там уже сновал народ. Кто-то спешит на работу, кто-то в магазин за очередной бутылкой. Жизнь продолжается, и кажется, что ее ничто не может остановить. Но впечатление это обманчиво. Равновесие в природе вещь на редкость хрупкая. И всему виной сам человек. Над миром нависает отрицательная энергия, и с каждым днем на планете увеличивается количество войн. Воюют все и со всеми. Матери орут на детей, мужья всаживают кулаки в женские переносицы, дети скандалят и ленятся. И только старики, горестно качают головами, видя перерождающийся в худшую сторону мир.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});